О, кто бы сказал ей тогда, НАСКОЛЬКО нероскошными будут НЕрыночные хрущевки...
Очень резко, очень отстраненно-холодно (или не холодно, а напротив, с душевной неприязнью?) пишет о Гумилеве, влюбившемся в нее за неделю до ареста и смерти. Хотя признает, что гений -- но из позапрошлого века.
Сразу после ареста Гумилева и перед расстрелом его (известием о расстреле -- тогда еще не стеснялись, вывешивали устрашения для) -- смерть и похороны Блока. И они затмевают расстрел, никак не отрефлексированный.
Блок для нее свой, не из позапрошлого века. Свой -- и красивый, и признанный всеми.
Упоминает гипсовый памятник Володарскому, туда подложили взрывчатку и ему разнесло живот, прикрыли живот тряпкой.
Бывшие фрейлины из бывших палантинов шили актуальные валенки. Дрова люди держали прямо в квартирах, в комнатах. Морковный чай.
\\Таким чаем меня -- уже в благополучные советские годы -- угощала дальняя родственница в Зеленограде.\\
О царе -- очень неприязненно, в духе всех либералов. Хотя писала-то много лет после. Тут чтец вставил свою ремарку (запись из 90-х, еще не совсем каноническая как бы) -- что теперь в России совсем другое отношение.
А вот Ходасевич -- сразу опознан как свой (хотя тоже не так уж и красив...)
Мать Владислава Ходасевича еврейка, ставшая -- как пишут -- ревностной христианкой.
И это чувствуется.
Зря их принимали, как они перетянули веру на свою сторону!
Кровь есть кровь.