Георгий родился в Чехословакии, но спустя несколько месяцев семья переехала в Париж, где Георгий и провел все детство. Цветаева была уверена, что во Франции Мур навсегда останется человеком второго сорта, иностранцем с «волчьим паспортом» (впрочем, паспорта у него не было до 1940 года, не было даже метрики). Сергею Яковлевичу казалось, что маленький Мур «презирает» французов, что было явным заблуждением. Родители видели в нем русского человека.
В июне 1939-го Цветаева с четырнадцатилетним Муром приехала в Советский Союз. О его жизни в СССР мы хорошо знаем благодаря уникальному источнику – исключительно подробному дневнику, который Мур старался вести каждый день. Женщины, девушки, секс – важнейшие темы этого дневника.
В 1940-м Муру исполнилось 15 лет, но он выглядел гораздо взрослее. Он не всем нравился, но, кажется, трудно было найти женщину, что посмотрела бы на него равнодушно. Еще в своей самой первой советской школе девочки обратили на него внимание: «Внешне он отличался от наших мальчиков. – вспоминала Ольга Вольф. – Они были худенькие, тоненькие. Этот был выше почти на голову, полный, интересный, хотя красивым бы я его не назвала. Волосы у него были темнорусые. Интеллигентное лицо». Удивляла манера Георгия держаться независимо, не по-детски, и казаться взрослее других. Взрослее – это отмечают все. Мария Белкина описывает его как высокого, плотного блондина с тонкими, правильными чертами лица и серыми глазами: «Он был красив, в нем чувствовалась польская или немецкая кровь, которая текла и в Марине Ивановне. Держался он несколько высокомерно, и выражение лица его казалось надменным. Ему можно было дать лет двадцать или года двадцать два…»
В школе Георгия могли принять за молодого преподавателя. Серьезный молодой человек в заграничном пиджаке, с портфелем – так не каждый учитель умел выглядеть. Вообще он одевался особенно. Умение носить вещи отмечают, кажется, все, кто знал Мура. Даже в 1942—1943 годах в Ташкенте Мур, почти всегда голодный, без копейки денег, давно распродавший ценные вещи, изумлял своим умением носить пиджак. Старый, с истрепанной подкладкой, но все же стильный и заграничный. А в 1940-1941-м у Мура был довольно приличный гардероб.
..........
Одноклассницы и одноклассники были уверены, будто Мур – настоящий Дон Жуан. С такой внешностью, манерами, костюмом, с экзотическим французским обликом – и без девушки? Невероятно. Робкие старшеклассницы даже не решались флиртовать с таким мальчиком. «Все обо мне почему-то думают, что у меня куча любовниц, — очевидно, потому, что я нравлюсь девочкам».
У Мура было несколько знакомств с девушками, которые его более или менее интересовали. Но все они закончились ничем. Мур даже ни с кем не поцеловался. Ему просто не хватало опыта. Мирэль Шагинян (дочь писательницы Мариэтты Шагинян) приглашала его поехать вместе с ней в Крым, но Георгия мама не пустила. Мур очень нравился семнадцатилетней Майе Левидовой, младшей дочери советского литератора и журналиста Михаила Левидова, одного из создателей советской пропаганды (в начале двадцатых Левидов возглавлял иностранный отдел Окон РОСТа, заведовал Отделом печати Народного комиссариата иностранных дел). «Я было ошеломлена, когда его увидела. Он действительно производит ошеломляющее впечатление, совершенно ошеломляющее», – вспоминала Майя Михайловна даже много лет спустя.
Однако сам парижский мальчик решил, что Майю он не интересует как мужчина. Его все больше одолевали сомнения: «Мне не кажется, что я смог бы добиться хотя бы целовать Майю», – пишет он. Мур решил, будто ему «не суждено быть с ней в интимных отношениях». «Конечно, мне приятно глядеть на Майю и пить коньяк ее присутствия, но ей-то каково?»
............
Нельзя сказать, будто советские девушки были так уж недоступны. Конечно, к 1940 году исчезли крайности первых послереволюционных лет, когда за социальной революцией едва не последовала и сексуальная. Забывались анекдотические истории про общество «Долой стыд» и «вечёрки» в рабочих общежитиях, куда приходили девушки, «готовые ко всему»[1]. Государство, запретив аборты и ограничив разводы, пыталось поддерживать общественную нравственность, заменив собой почти уничтоженную православную Церковь. В хороших семьях девочек воспитывали стыдливыми, а мальчикам не рассказывали самых элементарных основ половой жизни. Однако реальная жизнь в советской стране была далека как от патриархальной строгости, так и от революционной аскезы.
Сестре Мура, Ариадне Эфрон (Але), которая приехала в СССР двумя годами раньше Мура и Цветаевой, советские нравы показались даже более свободными, чем французские. Алю считали старомодной и мелкобуржуазной, несоветской и предлагали «не церемониться, найти какого-нибудь парня и «жить как все». Аля хотела спать только с любимым человеком, выйти замуж, а ее не понимали. Аля была в расцвете своей женской красоты, молодые мужчины на нее заглядывались. И неприступность Али их раздражала. С ней говорили по-хорошему, старались переубедить: «Били меня по чувствительным местам: мол, мои взгляды на любовь мелкобуржуазны, брак как таковой не существует, люди сходятся и расходятся иногда на ночь, иногда на месяцы, редко на долгий срок. «Ты чудачка, все наши товарищи на тебя косо смотрят, ты держишь себя не по-товарищески, не по-советски, как заграничная штучка». Мне всячески внушалось, что тот стиль жизни, в котором живут они, это и есть стиль жизни всей страны, всей молодежи, и что если я веду себя иначе, то я оказываюсь чужим, враждебным человеком…»