На частых теперь остановках в вагон подсаживают интернированных из бывших гетто, а также политзаключенных, в том числе и молодых польских бабенок, не слишком, впрочем, омраченных своей участью узниц. Мы все уже знаем, что нам предстоит где-то работать и тем самым помогать с нами же воюющей Германии, и это, конечно же, крайне незавидная перспектива: работать на тех, кого мы сами охотнее всего сделали ли бы своими рабами. Но нас везут, и мы, стало быть, едем, пока еще не зная, куда. Ходят слухи, что в самой Германии дела обстоят сейчас крайне скверно: Черчилль и Рузвельт непрерывно бомбят немецкие города, от налетов «мошкары» приходят в негодность мосты и дороги, не хватает даже самых простых продуктов. Раз в день нам выдают теперь паек, состоящий из кружки жидкой похлебки и куска хлеба, и хотя почти у всех имеются с собой какие-то деньги и вещи, которые можно обменять у поляков на еду, никого из вагонов не выпускают.
..............
– Sind Sie auch Jude?
Надо сказать, что моя внешность многих вводит в заблуждение: я совершенно белокур и голубоглаз, с массой рыжеватых веснушек и совершенно белыми, «свинячьими», ресницами, тонкими, почти бесцветными губами и коротким, слегка курносым носом. Я получился таким, должно быть, по причине какой-то генетической ошибки, а то и мутации, виновницей которой могла быть моя, к примеру, прабабушка… черт знает с кем только еврейки не приспосабливаются спать, заботясь о продолжении своей кровосмесительной, естественно вымирающее расы. И вот теперь этот эсэсовец смотрит на меня в упор, без всякой, как мне сдается, злонамеренности, и это его внимание раздевает меня догола.
– Он еврей! – кричит сидящая напротив меня старуха и тычет в меня окольцованным золотом пальцем, и все, кто сейчас видит меня, удовлетворенно вторят ей: – Он еврей, еврей!
Весь вагон, похоже, только того и ждет, чтобы меня тут же, при всех, пристрелили, тем самым избавив историю от напрасной маяты самопознания. Даже Нафталий, всю дорогу не отходивший от меня и спавший на моем плече, и он теперь желает вывести меня на чистую воду:
– Это еврей, клянусь Торой и Талмудом!
Такого рода доказательство произвело на эсэсовца впечатление: хладнокровно улыбнувшись, он достает из кармана униформенного кителя небольшую круглую коробку, открывает, высыпает что-то в носовой платок… подумав, подсыпает еще. Протягивает, все так же улыбаясь, мне. Отрава! Мгновенно убивающий цианид! И это на виду у всех, в переполненном вагоне! И каждый, кто видит это, горазд теперь что есть силы вопить:
– Это он – еврей! Он, он!!!
Взявшись за кобуру нагана, эсэсовец мигом угомоняет публику, мне же по-русски поясняет:
– Сладко.
Он идет дальше по вагону, догоняя товарища, и я осторожно разворачиваю брошенный мне на колени носовой платок: оранжевые рыбки, красные смеющиеся полумесяцы, желтые птички, зеленые листики…
Горсть леденцов.
https://www.litmir.me/br/?b=591872&p=1