…В бытовом обиходе Кремля и в моральных вопросах партийцев старые большевички из ленинской эмиграции – авторитет, с которым все считаются. И это несмотря на политическое поражение всех ленинских соратников! Партия все еще сохраняет свою сектоподобную монолитность, которую не разрушил режим личной деспотии Сталина. […]
Распыленное, деморализованное страхом и голодом население, – и над ним несколько миллионов властвующих, подчиненных строгой иерархии партии и ее вождей, – картина, от которой сжимается сердце за русский народ и его будущее. […]
То обострение диктатуры, которое придал ей Сталин, ее обратная “эволюция” к единодержавию как будто оставляет мало надежд на постепенность спуска. Трагическая судьба России вообще не обещает “тихого и мирного жития”. Ее пажити и нивы все еще обильно поливаются кровью, не становясь от этого, увы, более тучными. […]
В России сейчас существуют следующие крупные социальные группы: партия, советская бюрократия, армия, комсомол, пролетариат, крестьянство, не считая слабых, побежденных или подавленных в конец обломков старой интеллигенции, духовенства и буржуазии. […]
Для всех этих групп характерно двустороннее насилие, пронизывающее всю социальную жизнь. Каждая из них является правящей и управляемой, палачом и жертвой одновременно. Точнее, раздел устанавливается по линии личной активности или личной безсовестности. Хищные успевают уменьшить давление на себя сверху и расширить за счет низов поле своей активности. Только слабые не умеют переключить поражающего их разряда тиранической воли. Но слабые и не идут в счет.
Даже в крестьянстве возникают, по личным и случайным признакам, группировки – ячейки, коллективы бедноты, советский аппарат, – который успевают на время схватить в свои руки топор диктатуры. Даже среди вконец раздавленных представителей истребляемых классов – старой интеллигенции и духовенства – предательство, связь с ГПУ облегчает для многих этот уход из “стана погибающих”. Иные академики или вожди церковных обновленцев явно приобщаются харизме революционной власти.
Именно этой социальной структурой диктатуры объясняется ее необыкновенная живучесть. Властители и подвластные не разделены никакой резкой чертой. Самая принадлежность к партии не означает непереходимой черты, ибо наивно думать, что в партии собраны одни марксисты и ученики Ленина. Переход или падение по ту сторону черты возможны для каждого в любую минуту. Правда, для большинства ценою низости: лжи, подхалимства, предательства. […]
В эпоху Нэпа могло казаться, что движение возьмет в свои руки новая буржуазия, опирающаяся на крестьянство. Тогда мог представляться естественным буржуазный спуск русской революции. Сталин вовремя парировал эту опасность. Уничтожение буржуазии и крестьянства – частно-хозяйственного сектора страны – и составляет политический смысл пятилетки. Но уничтожение буржуазии означает разбухание государства, ибо строительство социализма в России есть строительство государственного капитализма.
Аппарат государства, могущественная бюрократия вырастает на месте исчезающих частно-хозяйственных сил, и предъявляет свои права.
Активная, правящая Россия наших дней слагается, под режимом личного самодержавия, из трех социальных групп: партии, советского аппарата и комсомола. Эти три группы теснейшим образом связаны между собой. Комсомол пополняет ряды партии и бюрократии. В советском аппарате все ответственные посты заняты коммунистами.[…]
Мы предполагаем, что в партии процесс выдыхания революционного энтузиазма уже завершился. […] Это не значит, конечно, что партия не верит в революцию и социализм, но для большинства ее членов революция и социализм уже слились с охраной достигнутого.
Они могли бы сказать, да и говорят почти дословно: “Революция – это мы”, наша партия, наша власть. Социализм – наше хозяйство.
Ударение явно падает на “наше” и “мы”.
Само содержание хозяйственной политики может меняться, но дело социализма и революции не погибло, пока у власти стоим “мы”.
“Мы” в Кремле и красный флаг над Кремлем – для них самое реальное содержание революции».
Г.П. Федотов «Падение советской власти». 1932 г.