Кит, — как читатель, вероятно, догадывается, — все больше привыкал к мистеру и миссис Гарленд, к мистеру Авелю, пони и Барбаре и все больше убеждался, что каждый из них в отдельности и все они вместе стали самыми его близкими и верными друзьями, а коттедж «Авель» в Финчли — родным ему домом.
Стоп! Слова написаны и пусть так и остаются, но если кто-нибудь выведет из них, что сытость и уют, в которых жил теперь Кит, унизили в его глазах скудную еду и скудное убранство материнского жилища, они сослужат нам плохую службу и в то же время будут несправедливы по отношению к Киту. Кто больше Кита мог бы заботиться об оставшихся дома близких — хотя это были всего лишь двое малышей и мать? Какой отец мог бы, захлебываясь от гордости, рассказывать такие чудеса о своем необыкновенном сыне, какие Кит не уставал рассказывать по вечерам Барбаре о маленьком Джейкобе? Была ли на свете другая такая мать, как у Кита, если судить по его отзывам? И кто еще испытывал такое довольство в той бедности, какую терпели родные Кита, если по тому, как он расписывал их жизнь, можно составить себе истинное представление о его семье?
Давайте же помедлим здесь и скажем, что если привязанность и любовь к родному гнезду — чувства прекрасные, то в ком же они прекраснее всего, как не в бедняках! Узы, связующие богачей и гордецов с семьей, выкованы на земле, но те, что соединяют бедняка с его скромным очагом, отмечены печатью небес, и им нет цены. Человек знатного рода может любить свои наследственные чертоги и владения как часть самого себя, как атрибуты своего происхождения и власти; его связь с ними зиждется на гордыне, алчности, тщеславии. Преданность бедняка своему жилью, в котором сегодня приютился он, а завтра кто-нибудь другой, коренится в более здоровой почве. Его домашние боги созданы из плоти и крови, не из золота, серебра и драгоценных камней; у него нет другого достояния, кроме сердечных привязанностей, и если тяжкий труд, рубище и скудная еда не мешают бедняку любить голые стены и полы, эта любовь дарована ему небом, а его жалкое жилище становится святыней.
О! Когда бы люди, управляющие судьбами народов, помнили это! Когда бы они призадумались над тем, как трудно бедняку, живущему в той грязи и тесноте, в которой, казалось бы, теряется (а вернее, никогда и не возникает) благопристойность человеческих отношений, как трудно ему сохранить любовь к родному очагу — эту первооснову всех добродетелей! Когда бы они отвернулись от широких проспектов и пышных дворцов и попытались хоть сколько-нибудь улучшить убогие лачуги в тех закоулках, где бродит одна Нищета, тогда многие низенькие кровли оказались бы ближе к небесам, чем величественные храмы, что горделиво вздымаются из тьмы порока, преступлений и страшных недугов, словно бросая вызов этой нищете. Вот истина, которую изо дня в день, из года в год твердят нам глухими голосами — Работный дом, Больница, Тюрьма. Это все очень серьезно — это не вопли рабочих толп, не парламентский запрос о здоровье и благоустроенности народа, и от этого не отделаешься ни к чему не обязывающей болтовней. Из любви к родному очагу вырастает любовь к родине. А кто истинный патриот, на кого можно положиться в годину бедствий на тех, кто ценит свою страну, владея ее лесами, полями, реками, землей и всем, что они дают, или на тех, кто любит родину, хотя на всех ее необъятных просторах не найдется ни клочка земли, который они могли бы назвать своим?