Офицер расстегнул шинель и опустился на лавку у двери, казалось, он не заметил девушку. Потом стянул с себя мокрую верхнюю одежду, пошёл к кровати. Нюре было страшно, но она не уходила. Гюнтер сидел, прислонившись к коврику на стене, глядя перед собой остановившимся стекляным взглядом. А Нюра стояла над ним, словно заражённая этой оцепенелостью. Но всё-таки она встряхнулась и стала соображать, что делать... Она оглянулась вокруг, подошла к его брошенной шинели и полезла в карман, (немец даже не шевельнулся), вытащила то, что ей было нужно -- разговорник, начала листать. На каждой странице были два столбика слов -- немецкие и рядом русские тоже немецкими буквами. Она нашла то, что искала.
Нюра протянула Гюнтеру раскрытую книжку и приложила палец к найденному слову. Он прочёл его, поднял на неё взгляд:
-- Nein, wir standen in der Umkettung. (Нет, мы стояли в оцеплении).
Он смотрел в её лицо , и она с ужасом ждала, что сейчас он ударит, или закричит, или заплачет.
-- In der Umkettung, -- повторил он. Он начал расстёгивать верхние пуговицы кителя, но рука его опустилась, он наклонился вперёд, как-то странно качнувшись. Нюра попятилась. И она опять преодолела порыв убежать.
Нюра придвинула табурет к полкам рядом с кроватью, потянулась и достала с самого верха свёрток из пожелтевшей газеты. Развернула полбутылки самогона, поставила на стол, принесла стакан. Гюнтер бросил взгляд на бутылку, с силой, обеими руками потёр лицо, размазывая по нему грязь. Налил себе, выпил большой глоток и закашляляся сильно, едва не до рвоты. Нюра побежала за водой, напоила его, села рядом, дотронулась до плеча:
-- Тише, тише, сейчас полегчает, тебе надо поспать...
Он наконец снял ремень с кобурой, бросил на пол, лёг, свернулся, не выпуская её руки. Она осталась сидеть на полу у кровати, глядя на его запачканный грязью висок и край уха. «Я не могу его ненавидеть, не могу, не знаю, что он сделал или не сделал, и не хочу знать... Плевать, плевать на всё...» Она прислонилась лбом к его руке. Несмотря на тревогу и бессонницу, она чувствовала себя болезненно, недопустимо, незаконно счастливой. Этот мужчина с его запахом табака и одеколона, который даже сейчас ощущался, несмотря на грязь, этот мужчина в чужой форме, слишком аккуратный и пугающе вежливый... Это был её мужчина. «Мой, -- прошептала она, -- плевать на всё, мой!»
Гюнтер шевельнулся, повернул к ней лицо.
-- Du schlafst nicht wegen meiner, meinе klein? -- он подвинулся, -- lege dich nebenan. (Ты не спишь из-за меня, меленькая моя, ложись рядом).
Она прижалась к нему и вдруг разрыдалась , а он стал гладить её волосы и говорить что-то тихим голосом, успокаивая её и себя, пока она не заснула.
После той ночи прошло двенадцать лет.
Нюра выжила. Что ещё сказать? Разве это мало – выжить?
Нет, не мало, это очень много. Она это смогла, она этому научилась. Как молча терпеть, как никого не слушать и никого не слышать. Как быть сильной, чтоб не растоптали, и как вставать, после того как растоптали.
Как делать один шаг за другим, даже если это очень маленькие шаги, даже если это никому не заметные шаги, главное их делать. А беззаконную любовь спрятать глубоко-глубоко, а лучше совсем забыть. Тогда, в сорок первом ей это удалось без труда, само забылось, когда война навалилась на неё по-настоящему.
Однажды на швейной фабрике, где Нюра теперь работала, девчонки завели разговор о парнях. Кто-то обратился и к ней с вопросом, но остальные расхохотались:
-- Нюрку оставьте, Нюрка у нас монашка, она обет дала...
-- Какой обет, кому?
-- Швейной машинке!
-- Господину Зингеру!
Нюра выпрямила спину: нет, был, был мужчина, который не спал рядом с ней всю ночь, держал её за руку, и голос его дрожал от нежности.
Весь день она была особенно молчаливой. Вечером вместо обеда только выпила чаю, забралась на кровать и долго сидела, крепко сцепив руки вокруг колен. «Интересно, сильно ли я изменилась? -- она погладила свои ноги, -- фигура такая же, худая, даже тощая... Вместо кос куцый хвостик на затылке. А лицо... вот что с лицом, -- она ощупала себя, как слепая, -- что с лицом, с глазами, что с душой?»
Нюра осталась лежать в платье, зная, что всё равно не заснуть. И она совсем не удивилась, когда он подошел и прилёг рядом. Она не столько увидела это, сколько почувствовала, ощутила его около себя. Подвинулась, давая ему место на такой же узкой, как тогда, кровати. Осторожно положила руку на его плечо под шероховатым сукном. А вот имя его она вспомнила, только когда утром увидела Гюнтера на трамвайной остановке по дороге на работу.
Полуразрушенное здание бывшей почты разбирали пленные. Он работал рядом с пожилым седым человеком, она узнала его почти сразу.
Целую минуту она стояла, не дыша. Когда Нюра наконец опять смогла думать, она сказала себе твёрдо: это не он. Она заставила себя отвернуться. Это не может быть он.
Тем времененм Гюнтер вместе с напарником складывал на деревянные носилки обломки и мусор.
Так не бывает. Никогда.
Он поднял целый кирпич, отряхнул его, отнёс в сторону.
Подъехал трамвай, и Нюре пришлось отойти , чтобы её не затолкали в вагон. Она не могла заставить себя уехать. Пусть это невероятно, и всё-таки это он. Его песочные волосы, его, хотя и постаревшее лицо.
-- Нелегко на них смотреть, правда? -- какая-то женщина остановилась рядом, -- я тоже никак не привыкну. Нюра покосилась на говорившую и отодвинулась.
Пришёл и ушёл ещё один трамвай, а она не двигалась с места. Нюра приказывала себе опустить глаза, сосредоточенно разглядывая рельсы и брусчатку, и через мгновение опять возвращалась к нему. Это не он, мало ли похожих людей... Слишком далеко... Столько лет...
Нюра заставила себя подняться наконец в подошедший вагон. Когда она возвращалась домой, на развалинах уже никого не было, но на следующий день всё повторилось. Правда, она не сразу разглядела Гюнтера, он был дальше, в глубине. К вечеру Нюра решила, что надо что-то делать.
Она знала, что пленные расконвоированы и по крайней мере в светлое время суток могут передвигаться относительно свободно. Иногда некоторые за хлеб или еду помогали жителям.
Нюра опять лежала без сна, глядя в потолок. Ну и что ты получишь, даже если это он? Неизбежное и скорое ещё одно расставание навсегда?
-- Заткнись. -- сказала себе Нюра с ненавистью.
Она отчётливо вспомнила его лицо в то последнее утро: непривычная, светлая, щетина, которую очень хотелось потрогать ладонью . Во дворе гудел уже заведённый мотор. Она знала, чувствовала, что это навсегда, и в то же время была почти спокойна. Ледяной холод этого «навсегда» был где-то снаружи, отдельно от неё.
Гюнтер уже вышел за дверь, потом вернулся, взял её за плечи, глядя в глаза. С чем он прощался, этот удачливый унтер, только ли с ней, глупой растерянной девчонкой, только ли с ней тогда, в самом начале долгой войны?
Полностью - в моей книге http://www.lulu.com/shop/nina-tumasova/halt-mich/paperback/product-23125322.html