Анастасия и Марина
Из статьи
Юрий ГУРФИНКЕЛЬ
Подземная река
Беседы с Анастасией Цветаевой
Метрах в пятистах виднелся дом Пастернака, место модного паломничества. Просторный деревянный дом, кабинет на втором этаже, стол, за которым написан роман, принесший автору мировую славу и неисчислимые страдания.
– Когда в комнату входил Борис, – заговорила А.И., – происходило нечто вроде того, как когда вбегает собака – сеттер-лаверак, ирландец или гордон, – они какие-то очень вдохновенные собаки. В один миг лизнет руку одному, другого ткнет носом, на третьего поглядит, к четвертому как-то боком прижмется. Настолько Борис поглощал внимание своей необычностью. Я помню его идущим навстречу с такой блаженной улыбкой: он вас увидел, он вам радуется, в обеих руках несет по бутылке керосина и ставит его так озабоченно, чтобы не пролить. И говорит с вами, одновременно следит за керосином – может пролить, конечно, если заговорится.
Гуашевой белизны облако восходило над верхушками берез. Откуда-то от писательских особняков потянуло запахами костра и шашлыка, донеслись неразборчиво-оживленные голоса.
– Я совершенно не признаю его романы как ценность, – продолжала разговор А.И. – Ценю “Детство Люверс”, о котором Горький мне говорил: “Для меня непостижимо, как может человек тридцати пяти лет так перевоплощаться в тринадцатилетнюю девочку!”. Но из этой области, которая ему так сродни, он почему-то захотел выйти в реальность и написать вторую “Войну и мир” – у него и война и мир там есть, – но он потерпел, с моей точки зрения, фиаско. Кажется, Ницше как-то сказал: “Мы ходим на ходулях, чтобы не заметили длинных ног наших”. А Пастернак вкладывает свои мысли в рот одному, потом другому, третьему, а мы их, героев, – не видим. Мы не видим, как они входят в комнату, не видим разницы их языка, движений, их манеры одеваться, относиться к окружающему, – всего, что создает человека, – этого ничего мы там не находим. Поэтому я читала этот роман с глубоким разочарованием.
– Но ведь стихотворный цикл в романе замечательный.
– Да, но это совершенно отдельные стихи. Они не принадлежат нисколько этому Живаго. А еще говорят, что он дал себя. Но это может сказать только тот, кто не знал его. Настолько Борис поглощал внимание своей необычностью! Но он реальную жизнь воспринимал, он в ней жил, он ее обогащал собой. Из этих способностей перейти к тому, чтобы реально описывать какого-то другого человека, вложить в него вот эти стихи о том, как идет ангел, – от него остаются следы, мы его не видим, а следы остаются от него, – эти стихи не могут принадлежать Живаго, потому что Живаго вообще вопросительный знак, Борис его не родил. Я даже удивилась одной своей знакомой – тонкий человек, латинистка, много знающая, – она как будто даже плакала, дочитав до того места, где Живаго умер. А я даже не заметила. Это и не смерть. Просто так сказали, что он умер. В литературном смысле Пастернак не сумел этого дать совершенно.
----------------------
Какая одаренная женщина! через тюрьмы, лагеря, ссылки -- знание языков такое фундаментальное, что преподавала после стольких лагерных лет.
Эпизод из книги "Моя Сибирь" -- наткнулась на мальчишек, толкавших кошку в яму с водой, отогнала их, но кошку сама вытащить не могла (проблема с глазами, нельзя наклоняться). Уговорила стоявшую рядом девочку -- пообещала дать ей деньги. Та достала кошку из ямы, прошла с Анастасией до ее дома, но деньги не взяла.
Хотя жители Пихтовки, где проходила ссылка, недостатком меркантильности вообще-то не страдали.
.....................
1933 году её арестовали в первый раз — за общение с масоном Борисом Зубакиным, у которого она работала секретарем сразу после возвращения в Москву; Цветаева провела в заключении два месяца, а освободили её по ходатайствам Пастернака и Максима Горького. Но, видимо, её личное дело было безнадежно испорчено.
В 1937-м — новый арест; вместе с ней забрали и сына от первого брака, 25-летнего Андрея Трухачёва. Сотрудники изъяли весь творческий архив, позже все её неизданные произведения были уничтожены. Анастасию Цветаеву приговорили к 10 годам; такой же срок получил и её сын. Сын вышел на свободу через пять лет, а вот его мать провела в лагере на Дальнем Востоке все десять лет. Впрочем, на свободе она пробыла всего около двух лет. Её снова арестовали в 1949-м, но приговор был по тем временам мягким — ссылка в посёлок Пихтовка Новосибирской области.
Прожила 99 лет и умерла уже после падения советской власти, в 1993-м.